Фриц Лейбер - Большое время [= Необъятное время]

– Мы четко различаем Зомби и Нерожденных, то есть тех, потревоженных нашей операцией, чьи жизненные линии лежат в прошлом и тех, у кого они в будущем. Но есть ли сейчас такое различие? Можем ли мы указать на различие между прошлым и будущим? Можем сказать, что такое «сейчас», настоящее «сейчас» в космосе? На каждой Станции свое понятие о том, что такое «сейчас», относящееся к Большому Времени, в котором мы находимся, но это все не то – оно не приспособлено к настоящей жизни. Пауки говорили нам, что настоящее «сейчас» – где-то во второй половине XX века, и это значит, что некоторые из нас живы также и в космосе, имеют действующие жизненные линии. Ну а вы, Илилихис, Севенси, – как вы-то это переносите? Как это отражается на слугах Тройной Богини? На Пауках из Октавиановского Рима? На Демонах из эпохи доброй королевы Бесс? На господине Зомби с Великого Юга?

А как Нерожденные водят космические корабли, а, Мод? Пауки говорили нам также, что, хотя туман битвы не дает возможности точно указать на настоящее «сейчас», все станет ясно после неминуемого поражения Змей и установления космического мира, и величественно покатится в будущее, оживляя континуум по мере прохождения. И вы действительно в это верите?

Или же вы, как и я, осознаете, что мы использовали все будущее, как и все прошлое, растратили их в бессмысленных экспериментах, и вот теперь реальность затянута дымом, навсегда украдена у нас, наше драгоценное «сейчас», когда мы по-настоящему растем, то детство, в котором заложена вся жизнь, тот момент, который, как новорожденное дитя, вмещает все наши надежды?…

Он умолк, давая нам возможность переварить все это, а потом сделал несколько быстрых шагов и продолжил, повысив голос в ответ на Эрихово:

«Брюс, последний раз тебя прошу…» и даже вроде бы нашел зерна надежды в своих же собственных словах:

– Но хотя все представляется ужасающе скверным, остается шанс ничтожнейший шанс, но все-таки шанс – спасти космос от Смерти Перемен и восстановить богатство реальности, дать Призракам спокойно заснуть и быть может, даже обрести реальное «сейчас». Такое средство у нас есть. Что, если энергию, необходимую для путешествий во времени, использовать не для войны и разрушения, а для исцеления, для взаимного обогащения эпох, для спокойной коммуникации и развития, короче говоря, передать призыв к миру…

Но мой маленький комендант тоже мнит себя актером и знает немножко о том, как привлечь к себе внимание публики; он не собирался позволить Брюсу заглушить себя, как будто он всего лишь играет роль Голоса-из-толпы. Он метнулся между нами и баром, и одним прыжком очутился на проклятом ящике с бомбой.

Чуть позже Мод молча указала мне на белое пятно над своим локтем, в том месте, где я в нее вцепилась, а Илли пытался высвободить пучок своих щупалец из другой моей руки, укоризненно скрипя: «Греточка, никогда больше так не делай».

Эрих стоял на сундуке, широко расставив ноги, над самым кругом черепов, и мне, конечно, давно бы следовало осознать, что очень трудно нажать на них в нужном порядке, просто прыгнув на них. Он указывал на Брюса и говорил:

– …а это означает мятеж, мой молодой сэр. Um Gottes willen, Брюс, послушай меня и слезь, пока ты не наговорил чего-нибудь похуже. Я старше тебя, Брюс. И Марк старше. Положись на своих Kameraden. Доверься их опыту.

Я слушала его внимательно, но не могу сказать, чтобы я была с ним согласна.

– Ты старше меня? – презрительно фыркнул Брюс. – Да эту двенадцатилетнюю разницу ты промотал, когда мудрость нации извращенных мечтателей превратилась в паранойю, когда течение мыслей в мире было замутнено тотальной войной! Марк старше меня? Все его идеалы и преданность – идеалы и преданность волчьей стаи тупоумных забияк, которые на две тысячи лет моложе меня! А может, вы старше потому, что в вас больше того цинизма убийц, этой самой мудрости, которую Мир Перемен дает вам? Не смешите меня! Я англичанин, и я пришел из той эпохи, когда мировая война еще оскорбляла, когда бутоны и цветы мыслей еще не были выполоты и не завяли. Я поэт, а поэты мудрее всех остальных людей, потому что только у них есть орган, позволяющий им и думать и чувствовать одновременно. Верно, Сид? Когда я обращаюсь ко всем вам с призывом к миру, я хочу, чтобы вы воспринимали это конкретно, в том смысле, что мы используем Станции, чтобы оказывать помощь, когда она действительно нужна, а не навязывать ее, когда ее никто не просит; мы не должны приносить преждевременное либо пагубное знание; иной раз лучше не приносить ничего, но лишь проверять, с бесконечной мягкостью и терпением, что все в порядке, и что вселенная процветает, развиваясь, как тому и следует быть…

– Да, ты поэт, Брюс, – вмешался Эрих. – Ты можешь бесконечно пустословить и выжимать из нас слезу. Ты можешь открыть все клапаны на самых больших трубах органа и заставить нас трепетать, как если бы мы слышали шаги Иеговы. Последние двадцать минут ты услаждал нас поистине прелестной поэзией. Но кто ты такой? Развлекатель? Или все же Солдат?

Именно тогда, – не знаю, как я это ощутила – может быть по тому, как откашлялся Сид – стало ясно, что наше настроение изменяется не в пользу Брюса. Странное чувство – ощущать, как на тебя снова начинает давить реальность, как яркие краски тускнеют, а мечты исчезают в тумане. И только тут я осознала, насколько близко к грани бунта Брюс подвел нас – по крайней мере некоторых из нас. Я была зла на Эриха за то, что он сделал, но не могла не восхищаться его дерзостью.

Я все еще была под впечатлением слов Брюса и того, что он не успел договорить, но потом Эрих слегка сдвинулся, чуть не наступив одним из каблуков на смертоносные кнопки-черепа, и мне захотелось взять его шпору и проткнуть ею каждую пуговицу с черепом на его мундире. Трудно описать, что я тогда почувствовала.

– Да, я Солдат, – ответил ему Брюс, – и я полагаю, что тебе не приходится сомневаться в моей смелости, потому что мне требуется больше смелости, чем в любой из операций, которую мы когда-либо планировали или даже могли бы придумать, чтобы предложить отправить послание о мире на все другие Станции и во все болевые точки космоса. Может, нас тут же прихлопнут, едва мы сделаем первую попытку, но кто знает? Быть может, мы по крайней мере увидим наших настоящих хозяев, когда они явятся, чтобы раздавить нас. Что касается меня, то я бы этим был вполне удовлетворен. Но мы и сами можем нанести удар.

– Так оказывается, ты Солдат, – Эрих оскалил зубы в улыбке. – Брюс, я готов признать, что те полдюжины операций, в которых ты побывал, были покруче, чем все, что я видел за мою первые сотню снов. И потому я искренне тебе сочувствую. Но ты дошел из-за них до такого состояния, что любовь и девчонка смогли перевернуть тебя вверх ногами и ты начал балабонить о призывах к миру…